Герлен, Загадочная история легендарной семьи парфюмеров. Элизабет Де Фейдо, Часть 14.

Несомненно, кто-то посчитал бы подобный подход ребячеством.

Такой человек, как Макс Нордау, врач, социолог и один из основателей Всемирной сионистской организации,

высмеивал эту тенденцию к гедонизму и чувственности.

Он писал: «У человека обонятельный бугорок имеет полностью подчиненный характер, а лобная доля, скорее всего, является местом средоточия высоких интеллектуальных функций, включая язык, и она превалирует. Вследствие этих анатомических обстоятельств, которые находятся вне сферы нашего влияния, запах практически не участвует в процессе познания. Человек получает впечатления от внешнего мира не от носа, но главным образом через глаза и уши. Обонятельные ощущения обеспечивают только незначительный вклад в общую картину мира. Запахи, следовательно, могут лишь до некоторой степени и с существенными ограничениями пробуждать абстрактные понятия, то есть высшую умственную деятельность, и возбуждать сопутствующие эмоции… Для того чтобы вдохновить человека запахами на идеи и логические суждения и заставить его создать представление о мире и что-то изменить в своих действиях простой сменой духов, нужно удалить его лобную долю и пересадить ему обонятельную лопасть собаки. Но эти вещи, согласитесь, выше способности дураков к «пониманию», и они с фанатизмом проповедуют свои эстетические глупости».

К счастью, литература как вид искусства вступила в противоречие с этой концепцией и отвергла точку зрения Нордау.

И по Прусту, и по Мопассану, вся жизнь буквально купается в духах: деревья и цветы, земля и вода, даже неживые предметы, из которых давно ушла жизнь, обладали таинственными ароматами – взять ли старую книгу с пожелтевшими страницами, выцветшее шелковое платье, забытые перчатки – все те вещи, которые несут на себе уловимый запах прошлого.

В своем романе «Сильна, как смерть», название которого навеяно известным стихом из «Песни Песней»[45], Мопассан ярко показал силу обонятельной памяти: «Сколько раз женское платье мимоходом навевало на него вместе с легкой струйкой духов ярчайшее воспоминание о событиях, давно изгладившихся из памяти! И на дне старых туалетных флаконов он тоже часто находил отзвуки своей прежней жизни, и все блуждающие запахи – запахи улиц, полей, домов, мебели, запахи приятные и дурные, теплые запахи летних вечеров, морозные запахи зимних вечеров – непременно воскрешали в нем какие-то далекие отголоски минувшего, словно эти ароматы, подобно благовониям, сохраняющим мумии, несли в себе умершие воспоминания забальзамированными».

Для Жака, чувствительного к литературе в стиле ар-нуво (модерн), эта сила была очевидна.

Все ароматы имели притягательность «прустовской мадленки»[46], которая манила, вызывая из глубин души целый ряд обонятельных и вкусовых ощущений.

Они могли воскресить прошлое или вернуть в настоящее, создать собственный мир вне времени и, по словам автора «По направлению к Свану»[47], сделать «превратности жизни неважными, бедствия – безобидными, а краткость бытия – иллюзорной».

Строки Марселя Пруста не могли не будить отклика в его сердце: «Но, когда от далекого прошлого ничего не осталось, когда живые существа перемерли, а вещи разрушились, только запах и вкус, более хрупкие, но зато более живучие, более невещественные, более стойкие, более надежные, долго еще, подобно душам умерших, напоминают о себе, надеются, ждут, и они, эти едва ощутимые крохотки, среди развалин несут на себе, не сгибаясь, огромное здание воспоминанья».

Эта тема почти мистической связи духов и воспоминаний была очень важна для Жака.

Он делал все, чтобы давнее эхо, легчайший отголосок, превратить в формулы, из которых, как из партитуры, рождались симфонии и настоящие оперы ароматов.

Он был убежден, что его духи обретут власть над мужчинами и женщинами своего времени, если ему удастся заставить их понять, что за фасадом простых обонятельных впечатлений скрывается тайная суть как существ, так и вещей. Каждый аромат тем или иным образом несет тому, кто может его верно воспринять, знаменитую бергсоновскую[48] «лишнюю душу».

Jicky, парфюм, обязанный рождением Жаку и его дяде Эме, был первой удачной попыткой реализовать это открытие. Неоднозначный витиеватый аромат, в котором сочетались прямота и животная чувственность, бергамот и циветта, целомудрие и непристойность.

Эту смесь описал Шарль Бодлер, когда говорил о модерне: «мимолетное, преходящее, неосязаемое» – и все же незабываемое.


Приметы нового были повсюду, хотя старый мир еще сохранял иллюзию выживания.

В Париже времен Прекрасной эпохи, ошеломлявшей своими кабаре и великосветскими приемами, где после ужина в Maxim вы спешили на премьеру L’Aiglon Эдмона Ростана, появились новые формы искусства. Победно шествовал по миру новый стиль, получивший название ар-нуво во Франции, модерн в Англии или югендстиль в Германии.

Кредо этого стиля можно охарактеризовать как «понимание квинтэссенции природы, культ женщины, приверженность линии и форме, преклонение перед Востоком и Японией».

Эстетика 1900-х годов проникла во все области повседневной жизни, оставляя следы на стеклах, столовом серебре и керамике, на фонарных столбах и гостиничных фасадах, в вестибюлях метро. Ничего или почти ничего не ускользало от этой одержимости «новизной».

Могли ли духи остаться в стороне от общего движения?

В 1900-х годах парфюмерия была воплощением истинной женственности, в ней царили мистические образы и нежные цветочные букеты.


Женщина – это аромат! Чувственная и недосягаемая – именно она стала для Герлена музой и вдохновением.


Реклама одного из его коллег, Леграна, иллюстрирует эту концепцию аналогией между цветком и женщиной:

«[…] Тем не менее, глядя на цветок, женщина обнаружила в нем источник магии и прекрасного пьянящего ощущения – духи, тот дар, которого был лишен человек.

К счастью, судьбой было предопределено, чтобы мечта сбылась.

Мужчина искал.

И он нашел.

Женщина превратила эту магию в часть своего культа. […]

И человеческий гений сумел из этой победы породить истинное искусство, искусство парфюмерии».

К этому нечего добавить.

Суть женского очарования схожа с сущностью цветка.

Не в том ли и состоит талант парфюмера, чтобы постичь и скопировать эту реальность настолько совершенно, насколько возможно, посредством многочисленных композиций под названием «букеты»?

Прекрасные сочетания ландыша, сирени, жасмина, гелиотропа, фиалок и роз. Герлен раскрывает эту цветущую женственность, изобретая «обонятельный аналог».

Таковы букеты Gavotte, Chypre, Bouquet nouveau, Héliotrope blanc, Lilas, Jockey Club, Magnolia, Maréchale, Mignardise, Mousseline и, конечно же, Violette de Parme и Ylang-Ylang…

Женщины в духе героинь Марселя Пруста – это мистические существа, скрывающиеся под маской скромниц. Затянутые в корсеты и украшенные кружевами, элегантные обольстительницы напоминают муз, которых так охотно изображали живописцы. Они щеголяют в туалетах от Doucet, Paquin и Poiret. Они влекут в дальние страны, на воображаемый Восток, где переплетаются чувственность и леность, предстают воплощением романтизма и в то же время остаются недостижимым идеалом, к которому должны быть устремлены все желания.

Графиня Греффюль, урожденная Элизабет де Рикет де Караман-Шиме, блиставшая в высшем парижском свете, являла собой пример особы такого рода. Будучи объектом всеобщего восхищения, она собирала у себя в салоне все и всех, что имело значение, – среди аристократии, в сфере политики, литературы и искусства. У нее можно было встретить Габриэля Форе, Листа, Анатоля Франса, Малларме. Частыми гостями были генерал Галифе, Вальдек-Руссо, светские хроникеры и журналисты. Любительница музыки и женщина поразительной проницательности, дерзкая и решительная, она даже отважилась принять капитана Дрейфуса, ненавидимого и презираемого, дело которого взбудоражило Францию.

Марсель Пруст, покоренный красотой этой женщины, нашел в ней свое вдохновение, создав образ герцогини де Германт, а Форе посвятил ей «Павану»[49]. «Госпожа графиня Греффюль, – писали в Galois, – одета восхитительно: шелковое платье розово-сиреневого цвета, усеянное орхидеями, шифоновая накидка в тон, шляпка с орхидеями и сиреневой вуалью».

Неужели такое очарование могло бы пройти мимо симфонии ароматов?

Жак Герлен, большой почитатель таланта Марселя Пруста и его личный друг, конечно же, не мог не думать о создании такого аромата, наблюдая за этой яркой личностью. Тем не менее он не упускал из виду и других женщин, которым не повезло появиться на свет в роду Караман-Шиме. В Белльвиле и Менильмонтане музы носили имена Золотая, Желание или Нини. Анри де Тулуз-Лотрек обессмертил их в своих картинах: женщин, утопающих в шелесте белья; танцующих в черных чулках канкан в «Мулен-Руж».

А еще были и другие представительницы, воплощавшие образ новой, свободной и независимой женщины, такие, как Колетт и Мари Кюри.

Герлен в своей лаборатории, вдохновляемый этими женщинами, изобретает ароматы, которые передавали бы сущность истинной женственности.

Именно в этот период, 1890–1910-е годы, облик женщины стал меняться.

Они отказались от головных уборов и платков, а также от тяжелых кринолинов. Прошла мода на болезненную бледность лица – цвет, столь характерный для конца прошлого века. Началась эпоха женщин веселых, блестящих, воздушных. Именно такими их изображал чешский художник и иллюстратор Альфонс Муха. Искусство ар-нуво диктовало новую моду, с более естественными плавными линиями.

Модельеры стремились создать для женщин одежду, сочетавшую элегантность и практичность.

Юбка стала короче, появился прекрасный фасон «marguerite de pluie» (маргаритка под дождем).

Прежде всего, эмансипированные женщины изменили образ мышления, утверждая себя все больше и больше в глазах мужчин.

Романтическая барышня, которую мы встречали у Бальзака или Стендаля, теперь мертва и предана земле.

В редакционной статье от 1 января 1900 года репортер из Galois сетует: «Ее голова больше не склонена, даже под венцом. И нынешняя женщина, привыкшая мыслить свободно и оперировать фактами, в состоянии разбираться в вопросах философии, она стала экспертом в искусстве, познала собственную силу и выступала соперником и антагонистом мужчины. Читать их книги, слушать их призывы к свободе, которые звучат как грубые фанфары, смотреть на их маскулинизированный портным костюм, на их решимость к действиям… Куда идешь ты, эмансипе XX века?»


Парижанки до сих пор сохраняют за собой превосходство, потому что «они настолько глубоко познали этот культ (элегантности и моды), что все меркнет перед ними».

Парфюмеры в своей работе следовали за переменами в женской моде и помогали поддерживать миф о «парижском идеале», как его называли в каталогах того периода: «Абсолютный долг женщины – быть красивой, чтобы угодить, очаровать, любить и быть любимой.

Парижанка – живая, веселая, с изяществом и шиком, с прекрасным выразительным профилем, с хорошим цветом лица, в котором играют белый, розовый и лазурный оттенок вен, а румяна акцентируют черты. Пышная копна волос. Самые яркие ее украшения – это глаза, пламенные и сверкающие. У нее гибкая шея. Ее формы округляются книзу, расширяясь к бедрам, мягко подчеркивая грудь и тонкую талию. Ее маленькие ножки очаровательны».

Тело женщины становилось более сексуальным, теперь оно воспринималось как объект вожделения, даже похоти; оно перестало быть подобием драгоценного брелока, который демонстрирует престиж и тешит мужскую гордость. Вместо этого женщина начала ваять свой собственный образ, при необходимости исправляя несовершенства природы.


Женскому телу больше не отводилась исключительно детородная функция, оно превращалось в инструмент обольщения, а порой провокации.


Теперь она сама решала, что предпочесть: брать инициативу на себя или оставаться в тени, контролировать свои чувства или вовсе отказаться от них. Женщины сопротивлялись разрушительному действию времени, боролись с морщинами, поддерживали свое тело в форме, сохраняя природные достоинства.

Проще говоря, в «социальном представлении» эта «современная» женщина решила взять свою судьбу в собственные руки.

Красота и очарование стали единым понятием, одно не существовало без другого.

Под этим подразумевались не только черты лица или скромность облика, но и идеальная гармония всех частей тела.

Вот что говорилось в публикации по вопросу ношения корсетов: «Это тело, – указано там, – должно поддержать корсет, а не корсет поддерживает тело».

Те, кто называл себя «реформатором», считали, что корсет вреден для здоровья, так как он сдавливает грудь и талию и нарушает работу легких, печени и сердца.

У «освобожденной» от оков женщины платье должно состоять из юбки и блузки без обязательного ношения корсетов.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13 <<< назад  

вы завершили чтение 14 части  

далее >>> 15  16  17  18  19  20  21

главная страница сайта Музея

в магазин винтажных духов Музея

©Московский Музей Парфюмерии. Официальный сайт. Все права защищены ФЗ РФ "О Музеях в РФ" 
Материалы не могут быть воспроизведены/использованы без письменного разрешения правообладателя